Поле бесчестья - Страница 91

– Мы понимаем, сэр. Нам это не нравится, однако должен признаться, что мы не стали бы останавливать ее, даже появись у нас такая возможность.

Рамирес не сумел скрыть удивления – он не ожидал холодной суровости полученного ответа. Нравы Грейсона славились своей строгостью, и с точки зрения тамошних нравственных канонов внебрачное сожительство было категорически неприемлемо. Реакция полковника не укрылась от Лафолле: он едва заметно улыбнулся, но промолчал, и Рамирес осознал, что подданные и впрямь искренне любят Хонор.

– Ну что ж, майор, – сказал он, протягивая руку, – добро пожаловать на борт. Пойдемте, я познакомлю вас с остальными моими офицерами. Потом подыщем, где разместить ваших людей, и согласуем график дежурств.

– Спасибо, сэр, – откликнулся Лафолле. Его ладонь почти утонула в лапище Рамиреса, но ответное пожатие было крепким. – Мы весьма вам благодарны.

* * *

Открыв глаза, Хонор впервые за долгое время ощутила внутри нечто большее, нежели замерзшая пустота. Боль по-прежнему оставалась заточенной в ледяном коконе, ибо по меньшей мере одно осталось прежним: она не собиралась выпускать боль на волю, пока не уничтожит виновного. Вдобавок к этому ее сердце заново напиталось ядом. Правда, сам яд оказался давно знакомым. Теперь Хонор знала своего врага. Оказалось, что она стала жертвой отнюдь не неведомой силы, находящейся за пределами ее понимания. Скорее наоборот, источник ее бед был знаком ей слишком хорошо.

Когда Хонор, привстав на постели, стряхнула волосы с лица, Нимиц съехал с ее тела, и она ощутила в нем перемену. Кот ненавидел Денвера Саммерваля с самого начала, причем не только потому, что этот человек причинил боль ей: Нимиц успел полюбить самого Пола. Возможно, по этой причине в нем и произошла перемена. Теперь оба знали истинную причину их общей боли, и конфликт между стремлением Хонор к самоуничтожению и неистовым протестом Нимица перерос в их общую, непреклонную решимость уничтожить врагов.

Свесив ноги, Хонор положила руку на постель, на то место, где должен был спать Пол. Сейчас она уже могла сделать это, осмелилась встретить боль, хотя и не позволяла себе ощутить ее в полной мере. Странно, шевельнулась где-то в уголке ее сознания мысль, ей не раз доводилось слышать о том, будто любовь может спасти человека, но никто не говорил, что на это способна и ненависть.

Встав с постели, она направилась к умывальнику, на ходу прокручивая в голове запись, оставленную ей Рамиресом. Хонор полагала, что полковник чуть подредактировал текст, однако в подлинности сведений нисколько не сомневалась. Конечно, такого рода запись не являлась юридическим доказательством, но ведь она и не собиралась подавать на своих врагов в суд. Насчет методов, какими ему удалось выудить у Саммерваля «добровольное» признание, Рамирес предпочитал не распространяться, однако срывающийся, дрожащий голос Саммерваля был выразительнее любых слов.

Почистив зубы, Хонор взглянула в зеркало и увидела там собственное – бледное, изнуренное, но все же узнаваемое – лицо. Глаза больше не были пустыми: их наполнили удивление и благодарность. Она и не думала, как много людей готовы идти ради нее на риск.

Хонор прополоскала и убрала зубную щетку, не прекращая думать об этих людях, без колебания поставивших под угрозу свою карьеру. Ведь все тайное рано или поздно становится явным, что справедливо и в отношении проведенной ими операции. Правда, Саммерваль жаловаться не станет: огласка записи вне зависимости от методов ее получения будет иметь для него самые тяжкие последствия. Вполне возможно, что он умрет прежде, чем успеет рассказать о каком-нибудь другом «клиенте».

Однако и его молчание вовсе не гарантирует от слухов: в историю оказалось замешано слишком много людей, и хоть кто-то из них хоть кому-то непременно проболтается за кружечкой пивка. Конечно, сомнительно, чтобы такого рода слухи обросли доказательствами: она знала Алистера и Томаса слишком хорошо, чтобы представить, будто они не позаботились о прикрытии, однако командование могло и поверить слухам.

Друзья понимали все это ничуть не хуже ее самой, но все равно сделали то, что считали нужным. Сделали ради нее, а стало быть, из состояния зомби ее вывела не одна только ненависть. Их готовность пойти на риск сыграла здесь не меньшую роль, а ими двигала любовь.

Губы ее задрожали. Она закрыла глаза, и из-под опущенных век покатились тихие, на удивление мягкие слезы. Быть может, им было не под силу растопить ледяную броню, которую Хонор все еще удерживала вокруг сердца, однако они омыли и очистили ее неким волшебным образом, позволившим ей остаться броней, но перестать быть льдом. Нимиц вспрыгнул на туалетный столик, ухватился передними лапами за ее запястье и ткнулся мордочкой ей в плечо. Его тихое, приветствующее ее слезы пение отдалось эхом, заполняя душу.

Хонор не знала, долго ли она плакала, прижимая к себе кота, да это и не имело значения. То, что произошло, не могло быть измерено в часах, не могло быть разбито на минуты или секунды. Наконец, уже вытерев глаза полотенцем, Хонор увидела себя… другой. Она знала, что Мика опасается за ее душевное здоровье, но только сейчас осознала, насколько справедливы были опасения подруги. Теперь угроза безумия миновала. Ее целью по-прежнему оставалось убийство, но стремление к нему сделалось столь же здравым, сколь и холодным, столь же расчетливым, сколь и неизбывным.

Высморкавшись, Хонор принялась одеваться. МакГиннеса она вызывать не стала: где он хранит мундир, ей было известно, а преданный стюард заслужил право поспать подольше. Одному Богу ведомо, сколько времени провел он в неустанных хлопотах, получая взамен лишь холодные, безучастные взгляды.